Блог клуба - На литературных волнах

Сходящие на берег были собраны в столовой экипажа, до слез проинструктированы помполитом Леонтьичем о правилах поведения за границей, получили сухой паек и радостно галдящей толпой ринулись к трапу. У трапа стояли я (поскольку в этот день был вахтенным помощником) и капитан, уже заранее обеспокоенный последствиями увольнения (он слишком хорошо нас знал). Капитан исподтишка показал кулак двум штурманам, слишком бурно радовавшимся предстоящему свиданию с берегом, и тяжело вздохнул. Мы проследили за тем, как шумная толпа моряков, с двумя гитарами и магнитофоном, миновала заводскую проходную и в быстром темпе потянулась в сторону маяка.
– Доктор, возьмите мой бинокль и с сигнального мостика проследите за нашими. Ежели кто зайдет по дороге в магазин – сообщайте сразу, – сказал капитан перед уходом. – Не дай бог, спиртного купят да напьются! Оскандалимся же на всю Европу.
– Так у них же денег ни динара нет, Владимир Сергеич, на что брать-то?
– Эти найдут на что, – обреченно махнул рукой капитан и скрылся в каюте.
Я взял на мостике капитанский 15-кратный бинокль и посмотрел в сторону маяка. Судно возвышалось над доком метров на десять и весь городишко Биела был как на ладони. Народ, дойдя до маяка, разлегся на камнях позагорать, а кто посмелее – уже залезли в воду. В магазин никто не бежал, о чем я с сознанием выполненного долга и доложил капитану. Кроме того, нашлись более достойные объекты для наблюдения – в соляриях окрестных отелей загорала «топлесс» масса аппетитных особей женского пола в самых различных позах. Купаться никто из местных и приезжих не рисковал – все же февраль, температура всего-то плюс двадцать два градуса, что по местным меркам явно не сезон. Насладившись зрелищем томно загорающих дам, я с сожалением положил бинокль обратно и поплелся заниматься обычными дежурными делами. Надо было наблюдать за сварщиками, позаботиться об обеде, да и вообще у вахтенного помощника всегда масса самых разных занятий. Кроме того, сам Леонтьич, пыхтя и отдуваясь, забрался на сигнальный мостик и оттуда в бинокль, словно адмирал Нельсон, озирал окрестности маяка – страховался. Однако все же не уследил! Видать, тоже на пышные дамские прелести отвлекся наш политиче-ский вождь.
День заканчивался, и вскоре из увольнения должны были вернуться на-ши. И они вернулись вовремя. Но как! Нестройная колонна, пошатываясь и оглашая окрестности разнообразным пением, тащилась, перемешавшись с местным населением (тоже активно подпевавшим), подошла к воротам завода, которые сразу гостеприимно раскрылись во всю ширину, и направилась к плавучему доку. Все это здорово смахивало на первомайскую демонстрацию где-нибудь в глубине России. Потрясенные капитан с Леонтьичем молча созерцали «восползание» личного состава по многочисленным трапам дока на палубу танкера. Черногорцы снизу орали «Живели Русия!» и махали руками – прощались. Народ кое-как разошелся по каютам, а с командным составом начался «разбор полетов».
Выяснилось, что черногорцы, здорово удивившиеся, что наши купа-ются в такую холодину (море прогрелось только до двадцати градусов, – по их понятиям, очень холодно), быстренько притащили на маяк «для сугреву» несколько бутылей сливовицы и бочонок домашнего вина. Слабые возражения на эту тему просто не принимались, а разговор об отсутствии денег вообще был воспринят как личное оскорбление. Началось легкое застолье, плавно переросшее в бурную демонстрацию истинно славянской дружбы, с распеванием русских песен под гитару. При этом некоторая несхожесть языка абсолютно никого не волновала. За компанию, под восхищенный визг девчонок-малолеток, искупались и несколько местных хлопцев.
«Купание красных моряков» удалось на славу – все участники огребли по выговору, зато местное население чрезвычайно зауважало «русску марнарницу» за морозоустойчивость и широту души, и все последующие шесть месяцев ремонта мы прожили почти как у себя дома.

На стене моего служебного кабинета уже много лет висит маленький белый вымпел с трехцветным, похожим на российский, флагом, гербом, изображающим башню на вершине горы и надписью «Crna Gora». Это память о нескольких месяцах, проведенных в маленьком черногорском городке Биела, где наше судно проходило капитальный ремонт на судоремонтном заводе «Велько Влахович».
До этого мы участвовали в нашумевшем подъеме остатков сбитого ко-рейского «Боинга» на Сахалине и обеспечении кораблей восьмой оператив-ной эскадры в Индийском океане, где пароход изрядно поизносился, оброс водорослями и даже начал периодически дымить трубой. Раздав горючее по кораблям, промыв и провентилировав топливные танки в Красном море, судно через Суэцкий канал вошло в Средиземное море и затем в Адриатику….
Адриатическое море прекрасно во все времена года, и февраль отнюдь не был исключением – плюс двадцать градусов по Цельсию. Бухта возле города Херцег-Нови была окружена высокими горами, у подножья которых теснились нарядные белые дома с красными черепичными крышами, а на входе в бухту угрюмо серели некогда грозные форты старой турецкой крепости Топла. На горизонте выделялась заснеженная вершина горы Ловчен – символа Черногории. Здешний пейзаж вообще поражал всеми оттенками ярких красок и очень походил на красивую открытку, создавая ощущение какой-то нереальности. Так красиво по жизни просто не должно быть! Мы, приученные к скромному обаянию русских пейзажей, к этому долго привыкали. Местные жители называют свою страну на итальянский манер Монтенегро, что означает «Черная гора»…
Якорь с плеском вошел в лазурную, без морщинки, гладь внешнего рейда живописной Которской бухты, стих гул машины, и звенящая, непривычная тишина надолго поселилась в каютах и кубриках. Закопченные заводские буксиры аккуратно ввели судно в плавучий док, закрылся батопорт, насосы откачали воду, и корпус танкера грузно повис на кильблоках. Было немного странно и непривычно видеть громадное перо руля и бронзовые лопасти гребного винта, изъеденные коррозией пластины катодной защиты и густую «бороду» тропических водорослей и ракушек на корпусе – все то, что всегда находится глубоко ниже ватерлинии и недоступно глазу.
Первая неделя незаметно прошла в обычных ремонтных хлопотах и взаимных знакомствах. «Юги» оказались весьма дружелюбными, свойскими мужиками, некоторая несхожесть языков абсолютно не мешала взаимному общению, а обнаружившаяся их типично славянская склонность к потреблению спиртного наталкивала на всякие грешные мысли. Одно омрачало бытие – не было увольнений в город, не было денег, а мы, долго пробыв в море, здорово тосковали по земле и просто рвались на сушу. Тем более, что жить приходилось на судне, стоящем в доке, без камбуза и отопления. Народ начал проситься на берег. Капитан скрепя сердце все же разрешил половине экипажа сходить искупаться на маяк. С того дня и начался отсчет нашим приключениям…

Гидрографическое судно ВМФ США «Т-АGS 33 Уилкс» (тип «Силас Бент», 1970 г. постройки, 2540 т водоизмещением, дальность 12000 миль, двигатель – дизель 3600 л.с., длина 87,2 м, ширина 14,6 м, осадка 4,5 м, экипаж 43 чел. +31научный со-трудник). Предназначено для гидрографических, океанографических, акустических и метеорологических исследований («Справочник по иностранным флотам»).
Танкер «Владимир Колесницкий» средним ходом вошел в африканский порт Джибути весьма своевременно – открывшееся зрелище того стоило. Не так уж часто нам удавалось видеть почти всю иностранную эскадру, действующую в Красном море. От причалов уже отошли и красиво вытягивались в кильватерную колонну французские эсминцы «Дюпти Туар», «Дю Шейла», сторожевик «Виктор Шельшер» и английский тральщик «Миддлтон».
Два закопченных портовых буксира со старомодными высокими трубами выводили на рейд новейший ее королевского величества фрегат УРО «Бэттлэкс», ощетинившийся стволами орудий и ракетными установками. На баковой надстройке красовался командир в белой тро-пической форме, белых перчатках и со стеком под мышкой. И все английские офицеры, и матросы тоже были в белых шортах и рубашках, резко контрастировавших с их загорелыми телами. В бинокль было хорошо видно спокойное, надменное лицо командира, отдававшего по рации короткие приказания.
Но самое интересное зрелище нас ждало впереди – от пирса шустро отвалил симпатичный беленький пароходик, густо утыканный разного рода антеннами. Наконец то мы увидели живьем нашего старинного «приятеля» –гидрографическое судно США «Уилкс», которое постоянно «пасло» наши корабли, никогда к ним не приближаясь. Это было «длинное ухо» и «всевидящий глаз» американского флота, занимающееся отнюдь не только положенными ему по штату океанографическими исследованиями. Проходя мимо, американцы подчеркнуто любезно нас поприветствовали, приложив руки к фуражкам. Капитан Владимиров, выйдя на мостик, ответил тем же, хотя и пробурчал совершенно другие, совершенно непереводимые на английский предложения.
Дело в том, что месяц назад командир «Уилкса», выйдя на нашу волну, изысканно-вежливо поздравил нашего кэпа с днем рождения, чем его весьма раздосадовал и основательно подпортил ему праздник. Это был серьезный по тем временам «прокол» для нас. В принципе ничего секретного в дне рождения капитана не было, так как при заходе в любой порт в документах на прививки и в судовой роли эти даты имеются и достать их большого труда не составляет. Но для военных кораблей это не обязательно (а «Уилкс» нес военно-морской флаг), и нам узнать ни фамилий, ни дат рождения его экипажа заведомо не удастся. Так что желание ответить у нас было, но вот с возможностями-то было слабовато. Тем более, что в этот рейс, сняв орудийные башни, мы вышли с судовыми документами Дальневосточного морского пароходства и под красным флагом, хотя от понимающего человека, разумеется, скрыть характерные очертания военного танкера вряд ли можно.
Нас пришвартовали на место, освободившееся от «Уилкса», на борт поднялись портовые власти, сразу подали шланги для дефицитной пресной воды – танкер должен был обеспечивать боевые корабли, занимающиеся разминированием Красного моря. Капитан уехал в консульство, штурманы занялись приемом и оформлением грузов, а меня, как обычно на стоянках, определили вахтенным помощником. Поставив матроса к трапу, я сразу заметил, что возле мусорных контейнеров, стоящих неподалеку на причале, крутится стайка местных пацанов, которые вытаскивают из них всякие тряпки и какие-то яркие журналы. Полисмен в синей форме, стоявший неподалеку, никакого внимания на них не обращал.
Подошел поближе: мама родная – легендарные журналы «Пентхаус», «Плейбой», «Нэншл джиогрэфик»! И вдобавок на каждом наклейки американского почтового ведомства с надписями U.S.S. «Wilkes» и фамилиями. Вот это удача! Позвонил в радиорубку, начальник радиостанции Володя Онощенко моментально «просек» ситуацию. Это был наш шанс! Путем несложных меновых операций у юных, но коммерчески развитых аборигенов удалось выманить все журналы, причем всего лишь за пачку завалявшихся политотдельских агитационных брошюрок на английском языке с картинками про сказочную советскую жизнь и десять банок пайковой кильки в томате. Пришлось подарить также и старую кроличью шапку, на которую аборигены, что называется, «запали».
Подоспевший помполит, узрев голых красоток на журнальных обложках, поспешил их изъять от греха подальше и во избежание тотального разложения личного состава забрать к себе в каюту (надо сказать, что бдительный Леонтьич пытался однажды «изъять» даже мой учебник по гинекологии).
Ну, а с наклейками радисты потом поработали, составив небольшой список экипажа «Уилкса».
Вся операция заняла не более получаса. Можно было немного рассла-биться, насколько это можно на вахте. В Джибути (это бывшее Французское Сомали) нам уже раньше не раз приходилось бывать, ничего особо выдающегося в этом городе для нас не было. Гораздо интереснее было понаблюдать за французами. Рядом с нами были пришвартованы небольшой, словно красивая игрушка, контейнеровоз «Иль де Брест» и сторожевой корабль « Дудар де Лагре» с парусиновым тентом над кормовой палубой.
По причалу, направляясь к нему, шел маленький отряд французских «матло» в белой тропической форме, шортах, гольфах и бескозырках со смешными красными помпонами. Худенькие пацаны-срочники, точно такие же, как и наши матросы, абсолютно не смахивали на «цепных псов мирового империализма», своими белыми тапочками и матросскими воротничками они больше походили на пионерский отряд на прогулке, чем на военных моряков. Над городом густо летали истребители «Мираж-3» с треугольным крылом, камуфлированные в песочно-зеленые цвета пустыни, красиво выполняя фигуры высшего пилотажа. Это выглядело уже несколько посерьезнее.
Интересно было разглядывать причальную стенку, – оказывается, при-вычка оставлять надписи типа «Здесь был Вася!» свойственна морякам всего мира. Особенно американцам. Ну и мы, разумеется, тоже не нарушая традиций, рядом с автографом «Уилкса» оставили свой, красиво написанный белилами.
К вечеру, закончив погрузку, танкер направился к берегам Северного Йемена, где нас уже ждали корабли нашего соединения. Собравшись в кают-компании, решили при случае с чем-нибудь поздравить друзей с «Уилкса», огласив весь список полностью, тем более, что среди журналов обнаружился обрывок судовой роли, с указанием должностей. Капитан отнесся к этой затее вполне одобрительно – надо было взять реванш за день рождения.
А вскоре подвернулся и подходящий «его величество случай»!
В День независимости США, выйдя на позывные «Уилкса», наши ради-сты что называется «от всей души» поздравили доблестный экипаж американского корабля с праздником (а командный состав еще и поименно).
Американцы сдержанно поблагодарили в ответ. А что им, собственно, еще оставалось делать?!
В ходовой рубке танкера царило необыкновенное оживление, капитан сыпал анекдотами, радисты приплясывали и радостно потирали руки.
Настроение испортил только помполит Леонтьич, у которого загадочно исчезли несколько номеров журнала «Плейбой», обильно оснащенных красивыми картинками с голыми девицами.
Предпринятые им поиски в корабельных «шхерах» успехом не увенча-лись. В машинном отделении были найдены только два замасленных журнала «Нэшнл джиогрэфик», по которым, по голословному заявлению второго механика Семеныча, мотористы под его руководством якобы совершенствовали английский язык. А самая интересная картинка из «Плейбоя» (в стиле «ню») была загадочным образом приклеена к обложке журнала учета посещаемости политзанятий.
Зато в Адене, на совещании, состоявшемся на штабном корабле восьмой оперативной эскадры «Тамань», наш танкер упомянули в приказе как «пример нетрадиционного подхода к способам получения разведывательной информации и правильного ее использования».
«Уилкс» же с нами больше не разговаривал. Да и о чем было гово-рить… Наша взяла!

Жизнь вообще штука удивительная, а флотская жизнь – в особенности. Столько на моей памяти происходило разных историй человеческих взлетов и падений, что все и припомнить трудно. Но наиболее яркие случаи, конечно, надолго остались в памяти, как и эта история про приключения флотского старлея в бурные перестроечные времена…
В утреннем рейсовом автобусе, едущем в бухту Малый Улисс и везущем к месту службы разнообразный флотский люд, в то время часто можно было встретить долговязого и длинноносого старшего лейтенанта в идеально пригнанной и тщательно отглаженной форме, но уже с утра основательно «поддатого», что, в общем-то, абсолютно не было типично для корабельных офицеров того времени, предпочитавших выпивать преимущественно после службы. Он сходил на предпоследней остановке и неестественно твердой походкой направлялся на КПП бригады ракетных катеров охраны водного района, держась особняком от общей толпы офицеров и мичманов, деловито спешивших на корабли к подъему флага.
Танкеры нашей бригады стояли почти рядом с пирсами катерников, поэтому узнать, что это за необычный офицер завелся по соседству, не составило особого труда. Мичман с продсклада весьма подробно рассказал, что это старший лейтенант Саша по прозвищу Румпель со «102-го» катера, он таким образом хочет уволиться с флота. Не нравится, вишь, ему, что катера ОВРа почти не плавают, а его корабль и вовсе передают во Вьетнам. Но командира бригады такими фортелями не проймешь, а вся бригада Саше сочувствует, потому как парень дюже хороший, да и моряк грамотный. Мичман-рассказчик заочно учился в политехническом институте на кораблестроительном, так Саша помогал ему с курсовыми.
Первый раз мы встретились с Сашей, когда он был начальником патруля и торчал на конечной остановке автобуса с двумя матросами. Вопреки обыкновению он был трезв, элегантен и в весьма изысканных выражениях выговаривал двум курсантам ТОВВМУ за нарушение формы одежды. Курсанты маялись, не в силах перенести вежливо-язвительный тон, но крыть было нечем.
На худощавом, интеллигентном лице Саши выделялись большие выразительные глаза и внушительных размеров нос, формой и величиной отдаленно напоминавший шлюпочный руль, и теперь стало понятно, откуда взялось его прозвище. Своим носом он походил на известного литературного героя Сирано де Бержерака и наверняка имел из-за этого в ранней юности кучу комплексов.
Однажды очень ранним утром нас вдвоем с электромехаником Капито-нычем общество делегировало на мыс Чуркин для закупки спиртного на предстоящую свадьбу весьма уважаемого на судне человека – второго механика Семена Семеныча Кривоногова.
В те суровые времена приобретение ящика водки без талонов было по-ступком весьма незаурядным, а сам процесс сопровождался разного рода конспиративными мероприятиями. Поэтому мы, в утренних сумерках подъехав к нужному дому, сначала подошли к старичку, сидевшему с собакой возле песочницы на детской площадке, и тихонечко спросили про товар.
Дед, подозрительно оглядевшись, шустро сбегал в подъезд, потом помахал нам оттуда рукой. Оно и понятно – одному деду ящик не осилить, надо идти в квартиру. На условный стук дверь открыла здоровенная деваха с фингалом под глазом и молча показала пальцем в соседнюю комнату, где штабелем стояли ящики с водкой. В комнате нас ждал «приятный» сюрприз в виде лежащего на раскладушке в полной форме и надраенных ботинках Саню Румпеля, по всей видимости, павшего в неравной борьбе с зеленым змием. На лице его пробивалась черная щетина, – видать, Саня «зависал» здесь достаточно давно. Надо было парня выручать, и мы с Капитонычем, прихватив водку и таща на себе слабо мычащего Румпеля, кое-как влезли в машину и помчались на судно.
В шесть утра Саня, придя в сознание, уже отмокал в ванне судового изолятора и приводил себя в надлежащее морскому офицеру состояние. Был понедельник, и надо было идти на службу.
За чашкой крепкого кофе, гладко выбритый и отутюженный, Саша в моей свежей форменной рубашке поведал нам с «электромехом» свою историю. После Ленинградского ВВМУ имени Фрунзе и недолгой службы командиром взвода во флотском экипаже Саша, полный радужных надежд, прибыл на Тихоокеанский флот. Однако вместо большого противолодочного корабля «Таллин», куда он был назначен штурманом, его временно перебросили на ракетные катера (БПК «Таллин» уже четыре месяца был на боевой службе где-то в Красном море и скоро не ожидался). Временное быстро превратилось в постоянное. Началось тоскливое для моряка стояние возле пирса. Служба как-то сразу не заладилась, и Саша, упавши духом и признав свою морскую жизнь конченной, решил уйти с флота. А не тут-то было! Рапортам его никто хода не давал, и он решил идти другим путем – запить, чтобы быть уволенным «по дискредитации». И, преодолевая отвращение, стал демонстративно появляться выпившим на службе. «Войдя в образ», Саша уже начал не на шутку спиваться, но с флота, как ни странно, его никто увольнять не спешил.
Нашел, парнишка, кого пьянкой на флоте удивить! Общеизвестно, что разовая доза русского моряка равна двум смертельным дозам английского, и начальство с нездоровым любопытством наблюдало, когда Саша перебесится, подбадривая его время от времени разносами и выговорами.
Немного подумав, мы с Капитонычем предложили Саше другой метод, уже проверенный до него. Он должен был резко бросить пить и заняться чтением какой-либо абсолютно необычной для нормального советского офицера литературы – вроде «Двенадцати цезарей» Светония или «Капитала» Маркса, а еще лучше обоих вместе.
Книга про житие римских цезарей с дарственной надписью от знакомого одессита-лейтенанта уже давно, еще с армейской службы, валялась в моем чемодане.
С ее помощью одному веселому и кучерявому доктору-двухгодичнику, органически не переваривавшему военные порядки, удалось покинуть строй-ные армейские ряды с диагнозом «вялотекущая шизофрения». На радостях он ее мне и подарил. Больше пяти страниц этой занятной книжонки я не смог осилить и за три года плаваний – охватывала такая жуткая тоска, что хотелось с воем сигануть за борт.
Обнадеженный Саша, прихватив книгу, лихо перемахнул через забор и умчался в часть. Через две недели он, будучи в патруле, пришел к нам на судно и, обрадованно потирая руки, сказал, что «процесс пошел». Поскольку для усиления эффекта Румпель начал по вечерам демонстративно конспектировать еще и ленинские работы и изучать решения партийных съездов, то сразу же попал в поле зрения начальника политотдела.
А еще через неделю к нему стал присматриваться и флагманский врач бригады, заводя всякие невинные разговоры про особенности человеческой психики.
Кто знает, как далеко бы зашел Саша, если бы однажды мы с ним не пошли посоветоваться к знакомому по институту врачу-психиатру, принимавшему во флотской поликлинике. Молодой майор, для начала обложив нас отборным матом, за полчаса уладил все Сашины проблемы – в поликлинике проходил медкомиссию экипаж сторожевого корабля «Летучий», на котором открылось вакантное место штурмана, взамен заболевшего. Сторожевик через неделю уходил на боевую службу в Индийский океан, и все формальности по переводу не заняли много времени, – надо сказать, к обоюдному удовольствию сторон.
В следующий раз мы с Сашей встретились через два года во Вьетнаме, в Камрани, на параде 23 февраля. Я, естественно, находился в толпе зрителей, а Саша вышагивал в первых рядах офицеров экипажа своего сторожевика. На плечах его элегантной парадной тужурки блистали золотом погоны капитан лейтенанта, левая рука придерживала кортик, правая – четко держала «под козырек». Штиблеты надраены до зеркального блеска, а об стрелку на брюках можно было порезаться. Его фуражка с безукоризненно-белым чехлом возвышалась над головами других офицеров больше чем на полметра. Длинный нос, горделиво вздернутый вверх и направо, как корабельный форштевень, надо сказать совершенно Сашу не портил и даже придавал ему некоторый шарм.
Позади развалистым морским шагом, сверкая на солнце белыми форменками и чехлами бескозырок, четким строем шли загорелые дочерна матросы. Слитный грохот матросских хромовых ботинок заглушал даже барабанный бой. Это был его боевой, сплававшийся экипаж, и Румпель был явно и по-хорошему счастлив.
Воистину был прав Козьма Прутков – «Каждый человек всенепременно приносит пользу, будучи употреблен на своем месте».
Но встретиться на сей раз нам с Румпелем не удалось – поздно вечером в окружающих базу джунглях началась яростная стрельба. В темноте перекрещивались разноцветные трассеры, гулко ухали минометы. К громадным складам боеприпасов, оставленных еще американцами, прорывалась какая-то диверсионная группа. Ее оттеснили в лощину и уничтожили плотным огнем из «Шилки» (зенитная самоходная установка ЗСУ 23-4). В бою погибло несколько вьетнамских солдат и двое матросов из нашей морской пехоты. Вечером наш танкер срочно покинул Камрань, увозя в рефрижераторном трюме «груз 200», адресованный в Белоруссию и сопровождаемый мичманом.
Вообще Камрани в том году очень не везло – незадолго до праздника бесследно исчез самолет-разведчик Ту-95РЦ со всем экипажем, и летчики, в одночасье потерявшие друзей, ходили по гарнизону с мрачными лицами.
А Румпель, наверное, давно уже стал адмиралом. Кто знает…

Над Русским островом весело сияло полуденное солнце. Из-за сопок, окружающих бухту Новик, в трех местах поднимались клубы густого черного дыма – три корабля из бригады консервации с экипажами из «переподготовщиков» готовились к выходу в море на учения. Танкер вспомогательного флота «Владимир Колесницкий» ожидал их на внешнем рейде для отработки дозаправки на ходу и сопровождения на артиллерийский полигон – корабли должны были потом передаваться кому-то из наших многочисленных африканских и азиатских друзей, в большом количестве отиравшихся в городе.
В ходовой рубке танкера, стоящего на якорях, капитан Владимиров, сидя в кресле и рассеянно глядя в бинокль на сопки, проникновенным ироническим басом изрек: «Заклубился дым вонючий – вышел в море флот могучий!». Смешливый рулевой матрос Цема залился хохотом и в изнеможении повис на штурвале.
Капитан втихомолку пописывал лирические стишки и стеснялся этого обстоятельства как разрушающего устоявшийся имидж сурового морского волка. Это, впрочем, не мешало ему зычно разносить нерадивых подчиненных с грамотным применением ненормативной лексики – наиболее доходчивого вида устного народного творчества, широко используемого командным составом ВМФ.
Однако прославился как маститый поэт он совсем недавно, когда перед приходом из долгого рейса на кормовой надстройке танкера был вывешен кумачовый транспарант с вполне приличными на вид стихами, заканчивавшимися фразой: «…в родную базу прибыл «Колесницкий», свой потный на волнах оставив след!». При швартовке кормой белые буквы на ярко-красном фоне произвели неизгладимое впечатление на встречающую публику. Острые на язык бригадные штурманы долго еще при случае на это намекали, демонстративно брезгливо поглядывая на штиблеты членов экипажа танкера, якобы постоянно оставляющие мокрые следы.
Из бухты медленно показался серый низкий корпус эсминца с архаичными очертаниями мачт и башен главного калибра, следом из-за мыса завиднелся острый форштевень сторожевика.
Тридцатка-бис! Похоже, старина «Вразумительный» выполз. И пара эскаэров-полсотых! – сказал всезнающий начальник радиостанции Володя Онощенко. Он на пару с судовым доктором почти наизусть заучил справочник по боевым кораблям и всегда выступал в качестве эксперта.
– Начальник, а вот слабо стишок какой-нибудь сочинить? Знаю ведь, что потихоньку балуешься, – неожиданно сказал капитан, поигрывая ремешком бинокля.
– Эт-то мы мигом! – воодушевился начальник и с псевдопоэтическим завыванием экспромтом начал:
Над Улиссом встало солнце – рыжая паскудина!
Вышел в море «Колесницкий» – ржавая посудина…
– Ни хрена в тебе патриотизма нет, начальник! Дуй-ка к себе в рубку, скоро снимаемся, открывай вахту! И скажи Молодову, чтобы «Каштан» отрегулировал – хрипит. Доктор, а вы что скажете?
Доктор, выглянув из штурманской рубки, где он помогал старпому подклеивать карты, слегка задумался, ибо виршами отродясь не баловался.
– А на медицинские темы можно? Цитату!
– Валяйте!
– Э-э-э… Блажен лишь тот, кто поутру имеет стул без понужденья!
– Да-а! Тут романтикой тоже не пахнет! Ну да ладно, шутки кончились, начинаем воевать!
Капитан, нажав красную кнопку (по помещениям понесся сигнал обще-судовой тревоги), поднес к губам микрофон и четким командным голосом произнес: – По местам стоять, с якоря сниматься! Баковым на бак, ютовым на ют!
Сразу все пришло в движение – по шкафутам, громыхая тяжелыми бо-тинками, понеслись матросы боцманской команды в оранжевых спасательных жилетах и касках, по своим постам разбежались механики и мотористы. Захлопали задраиваемые люки и двери, из трубы пыхнуло колечко дыма. Пошел шпиль, с грохотом выбирая якорь-цепи, с которых матросы из шлангов забортной водой сбивали донную грязь. Судно задрожало и медленно тронулось, постепенно набирая скорость. За кормой вскипел белый бурун, и сразу появились чайки, ловко выхватывающие из воды оглушенную винтом рыбу.
Эсминец со сторожевиками нестройной кильватерной колонной, грозно вращая башнями и антеннами, словно разминаясь, и густо дымя, уже прошли мимо, им предстояло еще «пробежать» по мерной миле и полигону размагничивания. Некогда грозные и современные боевые корабли, хотя и подкрашенные, сейчас воспринимались как стайка принаряженных военных пенсионеров на празднике 9 Мая. Еще бравые, но уже не то…
Танкер за это время должен был сходить в бухту Стрелок, чтобы дозаправить топливом и пресной водой авианосец «Минск», стоящий на рейде. Рутинная операция, которую танкер выполнял каждую неделю, ибо гигантский корабль был необычайно прожорлив.
Судно шло заданным курсом по совершенно спокойному днем морю, и капитану можно было немного расслабиться и заняться воспитанием неразумных подчиненных. Надо сказать, что наш кэп был прирожденным педагогом, ну прямо Макаренко в военно-морском варианте. Любил он это дело!
– Старпом, героев на мостик! – потирая руки, приказал капитан. Народ на мостике нездорово оживился. В рубке появились две согбенные раскаянием и тяжелым похмельем фигуры четвертого и пятого помощников капитана, облаченные в новенькую, но уже изрядно помятую и запачканную парадную форму. Юные орлы-штурманы, два дня назад назначенные на «Колесницкий» после окончания Ломоносовской мореходки, получив аванс, при полном параде направили свои стопы в «Челюсти» (ресторан «Челюскин»), где набрели на группу таких же свежеиспеченных лейтенантов-подводников. Изрядно набравшись и покуролесив, молодежь решила после кабака заполночь направиться догуливать в гости к подводникам в бухту Малый Улисс.
Не найдя подходящего транспорта, веселая компания обнаружила возле ресторана единственную на весь Владивосток телегу на резиновом ходу и, за изрядную сумму уломав деда-возницу, военно-морской конный экипаж, блистая погонами и шевронами и оглашая нестройным пением полутемную в это время улицу Ленина, отправился в дальний поход (четыре мили по прямой). Однако возле «Ваньки с дудкой» (памятник на центральной площади) моряки были перехвачены военным патрулем (сухопутным) и радостно препровождены в комендатуру. Там, разобравшись по погонам и нашивкам, кто есть кто, подводников оставили в офицерских камерах, а «полувоенных» штурманов забрал дежурный по бригаде и сонных отвез на «Колесницкий», где вахтенные бережно разнесли их по каютам. Подъем и выход на рейд они, естественно, проспали. Однако основной флотский принцип был соблюден – физические тела юных штурманов находились в замкнутом пространстве кают между форштевнем и ахтерштевнем родного судна, где им и надлежало находиться по судовой ро-ли. Все остальное имело вспомогательное значение.
Намечаемые воспитательные мероприятия особым разнообразием не отличались. «Раздолбать салаг – и в строй! Лишних штурманов у меня нет! Месяц без берега и по выговору! С-салаги, мать их за ногу!» – лаконично выразился по телефону комбриг.
– Из пацанов толк выйдет – громко начали! – в свою очередь констатировали механики за завтраком в кают-компании.
Капитан произнес, демонстративно не глядя на «пацанов» и не называя фамилий:
– Четвертый, взять бинокль и вести визуальное наблюдение по курсу, докладывать через каждые пятнадцать минут! Пятый, следить за изменениями компасного курса и репитерами. Докладывать об изменении курса и оборотов! Вести записи в ЗКШ (записная книжка штурмана).
Процесс пошел! Худощавый четвертый помощник Витя осипшим, пре-рывающимся голосом докладывал о проходивших судах, пролетающих чайках и проплывающих бревнах с указанием курсовых углов и расстояния в кабельтовых и дрожащими руками записывая данные в свою штурманскую книжку, ходуном ходившую в руках.
Коренастый Слава, согнувшись вопросительным знаком (приборы были почти у пола), заикаясь, потея и мужественно борясь с тошнотой, докладывал о курсе и изменениях оборотов. Капитан, искоса на него взглянув, безжалостно произнес:
– Вот так и стой! Ракообразно! Привыкай, брат, – в штабе это самая любимая поза!
В рубке стояла мертвая тишина. Воспитательный процесс – дело святое! Все только переглядывались. Капитан, держа марку, с непроницаемым видом слушал доклады, кратко отвечая: «Есть!», «Добро!». Время шло медленно. На горизонте уже замаячили сопки бухты Стрелок. Неожиданно капитан, посмотрев на часы, рявкнул:
– Четвертый! Почему не докладываете метеообстановку по правому борту?
Витя дрожащим голоском проблеял:
– З-з-закат с-солнца, курсовой угол тридцать. Красного цвета, шаровидной формы и, э-э-э, и без лучей…
– Не препятствовать! – строго сказал капитан и неожиданно захохотал!
И все в рубке облегченно засмеялись – затянувшийся педагогический процесс закончился.
– Так! Семнадцать часов. Старпом – команде ужинать! Алкоголикам – тоже! Нашли, мля, с кем пить, – с подводниками, они же «шило» десертными ложками хлебают! Вон доктор с водолазами разок попил – так они его на спине к трапу подносили.
Смущенный доктор спрятался за тумбу локатора.
Сбив фуражку на затылок, капитан лихо съехал по трапу к своей каюте. Юным штурманам «влепили» по выговору и месяц не давали увольнения на берег. Впоследствии за ними числилось еще немало славных подвигов.
Ребята много и подолгу плавали, быстро росли в должностях. Витя уже через полтора года стал старпомом на ледоколе «Вьюга» (хотя, собственно, это был лишь его обгорелый остов, до списания числящийся за бригадой). И, тем не менее, старпомовские шевроны красиво лежали на его погонах. А Слава и доныне «капитанит» на одном из танкеров славной 35-й бригады морских судов обеспечения.

В середине восьмидесятых наш танкер на пути в Аден зашел во вьетнамский порт Дананг и встал на якорь на внешнем рейде. В море бушевал очередной декабрьский тропический циклон, и даже на мелководном рейде ощутимо покачивало. Было 30 декабря, и Новый год был уже на носу.
По согласованию с командованием капитан решил здесь отстояться, встретить новогодний праздник и средним ходом двигать дальше, на соединение с оперативной эскадрой, благо спешить было некуда – впереди ждали девять месяцев боевой службы в Красном море.
Для оформления прихода к нам прибыл бронекатер с командиром военно-морского района и отделением пограничников под командой молодого, но уже седого лейтенанта.
В окрестных джунглях в то время еще бродили остатки не успевших удрать с американцами южновьетнамских рейнджеров, и они периодически оттуда постреливали, поэтому присутствие на судне вооруженных солдат было вполне оправданным.
Хотя в принципе попадание пары хороших очередей зажигательных пуль из крупнокалиберного «браунинга»* в танкер, имеющий на борту 11 тысяч тонн соляра, флотского мазута и авиационного керосина, гарантированно превращало его в огненный гейзер с нулевыми шансами на спасение экипажа.
После теплого приема изрядно подвыпившее вьетнамское начальство отбыло на берег, оставив пограничников с ручным пулеметом на борту.
Лейтенант, расставив посты, зашел ко мне в лазарет. Ему явно нездоро-вилось, появились первые симптомы приступа тропической малярии Я провел его в изолятор, уложил на койку и доложил капитану. Тот быстро связался с береговой базой, однако из-за усилившегося шторма послать катер было невозможно. Надо было выкручиваться своими силами.
Я напичкал лейтенанта таблетками, через полчаса ему стало заметно легче, он заулыбался какой-то трогательно-детской улыбкой. Его звали Нгуен, он был родом из-под Сайгона и воевал с 12 лет в болотах близ Кхе Сани. Несколько раз был ранен, почти все тело в осколочных шрамах. Жена была учительницей, подрастали двое детей. Все это мы выяснили с помощью сержанта, который немного понимал по-русски.
Измученный лихорадкой Нгуен уснул, а мы быстро убежали встречать Новый год. Учитывая ситуацию, капитан ограничил празднество бутылкой сухого вина на четверых и песнями судового ансамбля без ограничений. Все завершилось скромным салютом из сигнальных ракет, да слегка подвыпившие вьетнамцы пустили в небо пару трассирующих автоматных очередей, что вызвало нешуточный переполох на берегу.
Нгуену под утро стало заметно хуже, приступы участились, он скрипел зубами и обливался холодным потом, его худенькое израненное тело сводило судорогами.
Мы по рации связались с нашим плавучим госпиталем и постоянно консультировались с инфекционистом, держа Нгуена на капельницах. Он вел себя на редкость мужественно – когда боль его отпускала, улыбался своей детской улыбкой, что-то рассказывал на своем певучем языке и даже пел слабым голосом вдвоем с сержантом. Сержант потом тихо плакал в коридоре, почему-то думая, что Нгуен непременно умрет. О своем долге лейтенант, однако, не забывал, я несколько раз его ловил на пороге изолятора, когда он порывался проверить посты. Однажды я даже застал слабо улыбающегося Нгуена за чисткой оружия, у него был здоровенный трофейный американский «кольт» 45-го калибра, который хоть и был явно не по росту, но очень ему нравился. Нгуену он достался при разгроме артиллерийской базы американцев в Тан Лам и все время был у него под рукой.
Через два дня шторм стих, к борту подошел бронекатер с вьетнамскими врачами и женой Нгуена. Побледневшего и слабого Нгуена мы на руках отнесли в тесный катерный кубрик. Я подарил ему для детей свою любимую сингапурскую куклу-обезьянку в морской фуражке, он отстегнул мне плетеный ремешок от пистолетной кобуры. Распрощавшись с Нгуеном, его заплаканной от радости женой и вьетнамскими коллегами, я вернулся к себе в опустевший лазарет.
В каюте меня ждал приятный сюрприз – громадный букет тропических орхидей, четыре бутылки рисовой водки с «убойными» градусами и вьетнамская шляпа «нон» из рисовой соломы. К букету была приколота записка с корявой надписью печатными буквами «спасиба!».
Цветы, как и положено, завяли на третий день, водка, к сожалению, пе-режила их ненадолго, а изрядно повзрослевшая шляпа висит у меня стене квартиры до сих пор, напоминая о дальних плаваниях и мужестве маленького вьетнамца-пограничника.
Нгуен несколько раз передавал мне приветы через наших морских вра-чей, бывавших в Дананге, но больше увидеться нам не довелось.
Я много раз встречался с вьетнамцами, поражаясь силе духа этих людей, выигравших тяжелейшую войну с Америкой и недавно давших по зубам китайцам в Лангшоне и Каобанге. Когда своими глазами видишь горы оружия и снаряжения, брошенного американцами и сайгонской армией во время бегства с прекрасно оборудованных военных баз, стада ржавеющих танков и шеренги трофейных реактивных самолетов на базе Камрань – понимаешь, что такой народ и таких людей, как лейтенант Нгуен, победить невозможно.


* «Браунинг» М2 НВ – 12,7-мм американский пулемет.

Он пришел к нам с пополнением, когда танкер после капитального ре-монта в Югославии стоял под погрузкой в Севастополе, готовясь к выходу на боевую службу в Индийский океан, и был назначен четвертым помощником. Непонятное прозвище Манди пришло вместе с ним. Пробыв в экипаже несколько месяцев, он оставил о себе хорошую память в виде разных историй, которые, обрастая подробностями, надолго остались в судовых легендах танкера «Владимир Колесницкий».
Вообще-то его звали Виктором, после окончания Ломоносовского мореходного училища ВМФ он был направлен на Тихоокеанский флот и полгода проплавал на ледоколе «Вьюга» в каботажных рейсах. Витя был парнем высоким, худощавым и носил маленькие усики, которые делали его похожим на одного французского киноартиста. А еще он умел играть на гитаре и замечательно краснеть, что в его возрасте и профессии встречается крайне редко. Он прямо-таки наливался красной краской до самых ушей и его лицо по интенсивности свечения напоминало кормовой пожарный ящик.
Первый раз Витя отличился на занятиях по штурманской подготовке во время изучения лоции Красного моря – нашего постоянного места службы. Он назвал Баб-эль-Мандебский пролив Эль-Мандибабским, чем вызвал неподдельно радостное оживление среди штурманского состава, достойно оценившего Витино ассоциативное мышление. На вопрос невозмутимого флагманского штурмана, что бы он сделал с мысом Гвардафуй, Витя, залившись краской, скромно отмолчался. Зачет ему пришлось сдавать еще дважды, за что среди острых на язык бригадных штурманов он получил прозвище – Бабель мандебский, постепенно для удобства и краткости произношения трансформировавшееся в нейтральное и почти что английское слово Манди.
Начальство Черноморского флота загнало нас в самый конец Северной бухты – к Сухарной балке, на территорию хорошо охраняемого флотского арсенала, с очень впечатляющим видом на корабельное кладбище. Танкер интенсивно загружали пресной водой, продовольствием, авиационным топливом, флотским мазутом, соляром и зенитным боезапасом для обеспечения отряда кораблей, идущих на разминирование Красного моря. Флагманом шел крейсер-вертолетоносец «Ленинград», командовал отрядом в восемнадцать вымпелов контр-адмирал с истинно черноморской, «говорящей» фамилией Хронопуло. Приданный дивизион морских тральщиков в это время «разминался» у Балаклавы, отрабатывая совместное траление с тяжелыми вертолетами Ми-14. Готовились к походу очень серьезно, как на войну, да, собственно, так и было.
Увольнения в Севастополь были сведены к минимуму, но все же нам удавалось иногда под разными служебными предлогами вырваться и душевно отдохнуть, а то и просто побродить по улицам этого по-настоящему красивого приморского города. Бывало, что и запаздывали. Севастопольцы – народ очень приветливый и гостеприимный.
Однажды вечером из увольнения здорово припоздал Манди. Начальник радиостанции Володя Онощенко, стоявший вахтенным помощником, бродил по пирсу и, матерясь сквозь зубы, разрывался между служебным долгом (доложить капитану) и мужской солидарностью (не докладывать). Пассажирские катера уже не ходили, а Витя к тому же должен был заступать на вахту утром, меняя начальника.
Неожиданно во мраке осенней крымской ночи послышалось шлепанье по воде и невнятные звуки, отдаленно напоминающие мелодию «Варяга» вперемешку с матерщиной. Затем к пирсу приткнулось некое бесформенное плавсредство, оказавшееся приплывшим на доске полуголым и грязным Витей в тельняшке. Он был совершенно трезв, но водкой и мазутом от него несло за версту, к тому же он основательно закоченел и на все вопросы только невнятно мычал и лязгал зубами.
Мы с начальником быстро затащили его в корабельную сауну и влили немного спирта из моего личного НЗ. Отогревшийся и отмывшийся Манди поведал, что после посещения приятелей по училищу на танкере «Иван Бубнов» он опоздал на последний катер, отходивший от Графской пристани. Прихватив на последние деньги такси, он добрался до Минной гавани, откуда до стоянки танкера (по Витиным понятиям) было рукой подать. Всего лишь переплыть бухту, каких-то метров триста. Сущие пустяки для крутого моремана. Оторвав от ближайшего забора толстую доску и отпив прилично из горлышка прихваченной бутылки, Витя храбро отправился в плавание, держа курс правее Инкерманского створа и ориентируясь на якорные огни родного танкера. На полпути, слегка протрезвев, он понял, что может и не доплыть, и приготовился достойно «отдать концы», как и положено русскому моряку – с пением «Варяга». Однако парню крепко повезло – попутное течение прибило его к пирсу там где надо, а то бы дрейфовал с пес-нями до самого корабельного кладбища.
Утром Витя как ни в чем не бывало заступил на вахту. Мудрый капитан сделал вид, что ничего не произошло, хотя ему об этом, разумеется, было известно. По морским понятиям подгулявший штурман сделал все возможное, чтобы в критической ситуации достойно и вовремя прибыть на службу, а такие вещи в мужском коллективе ценятся достаточно высоко. Однако капитан в наказание заставил Витю назубок выучить лоцию севастопольской гавани со всеми маяками, течениями и глубинами.
Вскоре отряд отправился в Красное море, где несколько месяцев совместно с английской эскадрой занимался очень серьезной работой. Моряки не спали сутками, заправляя боевые корабли водой и топливом. По всему морю разными галсами ходили тральщики и летали вертолеты с английского авианосца «Инвинсибл». Мины находили и обезвреживали. Кому-то иногда не везло – подрывались. Операция заняла два с небольшим месяца и с нашей стороны обошлась без потерь. Англичане задержались подольше. Черноморские боевые корабли вернулись в Севастополь, а мы остались в Красном море обеспечивать горючим «воздушный мост» для голодающей в очередной раз Эфиопии.
После окончания операции с Витей случалось немало всяческих историй. То он обучал танцам женское население рыбацкой деревушки на острове Сокотра (рок-н-ролл в исполнении босых женщин с кувшинами на голове смотрелся очень эффектно), то чуть не утопил спасательный бот в Ходейде, то из-за рефракции принял встречную рыбацкую шхуну за супертанкер и вызвал безмятежно дремавшего в каюте капитана в рубку. Капитан в долгу не остался и всегда при проходе Баб-эль-Мандебского пролива деликатно «высвистывал» Витю на мостик для решения штурманских задач с секстаном. Тот безропотно плелся на сигнальный мостик и брал пеленги по звездам и маякам. Потом ему это дело даже понравилось, и штурманские задачи он уже щелкал как орешки.
Честно говоря, пролив этот представляет собой довольно мрачное место, с берегами, усеянными останками кораблей, и никаких игривых ассоциаций абсолютно не вызывает.
Однажды при купании на Сокотре пойманный лангуст случайно ущемил клешней Витино мужское достоинство. «Достоинство» немного изменило цвет и увеличилось в размерах, что весьма существенно затруднило бравому штурману передвижение по крутым корабельным трапам и негативно повлияло на красоту походки.
Благодаря болтливости радистов сей прискорбный факт стал известен всей эскадре, и Манди, что называется, «наутро проснулся знаменитым». Со всех кораблей эскадры в адрес Вити дня три неслись соболезнования, полезные советы по лечению «достоинства» и искренние возмущения некорректным поведением лангуста. Самого лангуста, естественно, съели, а отлакированный панцирь с клешнями украсил переборку кают-компании танкера в назидание его потомкам.
Уже на пути домой, когда был пройден Индийский океан и намечался вход в Малаккский пролив, на нас налетел «Орион»* с австралийскими опознавательными знаками. Назойливо гудя тремя моторами, он сначала носился над судном в разных направлениях, опасно снижаясь до уровня мачт, а потом начал сбрасывать вдоль курса радиогидроакустические буи на парашютах, – видимо, решил, что под нами прячется подводная лодка. Разозленный таким поведением капитан застопорил ход, положил судно в дрейф и приказал спустить рабочий катер, чтобы подобрать несколько буев, здраво рассудив, что хотя существенных потерь мировому империализму это, конечно, и не причинит, но все же трофеи в виде катушки стометрового сверхтонкого кабеля с «ушами» гидро-фонами, приемник и передатчик с химическими батареями в красивом двухметровом корпусе разведотделу эскадры уж явно не помешают.
Старшим на катере вызвался идти Витя, с ним пошли два моториста и навигатор Женя, по прозвищу Кислый Джо, названный так из-за вечно недовольного вида и привычки бурчать под нос во время работы. Пока катер собирал буи, «Орион» еле заметной точкой крутился где-то в стороне, отслеживая радиосигналы буев, потом, почуяв неладное, врубил четвертый двигатель и со снижением помчался к катеру. Прямо над катером вдруг с дымом взревели двигатели, маленький катер исчез в фонтане воды и грохоте форсажа четырех турбовинтовых моторов, затем самолет резко взмыл вверх и, оставляя в небе черный след, исчез за горизонтом.
Для адекватности восприятия представьте себе, что вы стоите один по-среди поля, а на вас с неясными целями, с ревом и свистом валится громадный пассажирский Ил-18.
Полузатопленный катер с заглохшим двигателем и обалдевшим экипа-жем, потеряв ход, беспомощно болтался на волнах. На корме мокрый Манди грозил кулаками в сторону улетевшего «Ориона», мотористы и навигатор откачивали воду ручной помпой и пытались завести залитый водой двигатель. Минут через десять им это удалось, и катер, глубоко сидя в воде и поплевывая выхлопом, подошел к борту. Промокших до нитки парней встречали как героев. Кислый Джо цвел непривычно радостной улыбкой, отошедшие от шока мотористы наперебой делились подробностями, покрасневший Витя загадочно молчал. Трофейные буи загрузили в шифровальную каюту, один распотрошили радисты на запчасти. Вите подарили длинную антенну, которую он приспособил в каюте к своему приемнику.
В принципе сбор буев в нашей бригаде практиковали все кто мог, но американские и японские «Орионы» на это дело особенно не реагировали и только иногда, выйдя на нашу волну, ругались на плохом русском языке по радио. И летали они всегда в строгом соответствии с международными правилами. Какая вожжа попала под хвост австралийцам, осталось для истории неясным.
После прохода Сингапурского пролива капитан собрал нас в кают-ком-пании и от имени командира оперативной эскадры объявил Вите и экипажу катера благодарность.
Затем откашлялся и дополнил, что по приходу в порт Камрань Виктор Сергеевич назначается третьим помощником на танкер «Вилим», идущий в Коломбо. Соответствующий приказ адмиралом уже подписан, на новом судне его с нетерпением ждут, а он со своей стороны желает уважаемому Виктору Сергеевичу успехов в службе.
В Камрани новоиспеченный Виктор Сергеич с маленьким чемоданчиком сошел с борта, неся под мышкой лакированное чучело злополучного лангуста – подарок от кают-компании. Подарок ему вручил старпом, с искренним пожеланием всемерно беречь свое достоинство. Виктор улыбнулся, покраснел последний раз и твердым шагом направился к кормовому трапу «Вилима», стоявшего у соседнего пирса.
Так с нашего горизонта исчез бесшабашный юный штурманец Манди, искатель приключений и мишень для беззлобных острот, зато танкер «Ви-лим» приобрел молодого, но уже опытного и весьма серьезного третьего штурмана Сергеича.


* Локхид Р-3С «Орион» (США) – базовый противолодочный самолет.

Появление нового старшего помощника стало на танкере неожиданным событием – наш старина Петрович улетал в Таллин, принимать буксир «МБ 18», построенный в Финляндии, для перегона его во Владивосток. Новый «чиф» после громогласного и жизнерадостного Петровича выглядел непрезентабельно – невысокий, лысоватый, немногословный, с хмурым лицом.
Конечно, придирчивым и суровым ему нужно быть по его положению – старпом на судне отвечает за все, включая стихийные бедствия, так уж устроена морская иерархия. Но наш старпом в этом деле сразу начал перегибать палку, чем настроил против себя добрую половину экипажа.
Однако начальство, как и родителей, не выбирают, и на службу в Индийский океан пошли мы все же вместе.
Отношения наши с ним ограничивались служебными контактами, но ведь пароход – это маленькая плавучая «стеклянная деревня», где невозможно жить, не встречаясь и не разговаривая. Здесь всегда знают друг о друге почти все, потому что все и во всем зависят друг от друга. Такова особенность корабельной жизни: ведь возможно придется вместе не только плавать, но и тонуть или гореть, что одинаково приятно.
Чиф в этом плане представлял из себя «черный ящик», замкнутый на служебный ключ. При его появлении все старались свернуть разговоры и по-скорее разойтись. К молодым штурманам он попросту придирался, доводя их до тихого бешенства нудными поучениями. К тому же его невнятная речь изобиловала всякими двусмысленными словечками вроде «ептыть», «быть-но» и «значить».В общем оратор он был никакой, что выяснилось на первых же плановых политзанятиях, посвященных Конституции СССР. Невнятный, монотонный «бубнеж» без отрыва от текста в сочетании с бесчисленными «ептыть» произвел на команду неизгладимое впечатление.
Однажды, уже в Восточно-Китайском море, он появился на танкерной палубе во время заправки кораблей в здоровенном оранжевом спасательном жилете (строго по инструкции) и яркой вязаной шапочке с помпоном. Навигатор Женя, по прозвищу Кислый Джо ( за сварливый характер и постоянно унылое выражение лица), глядя с сигнального мостика ехидно заметил: «Ну, блин, точно как Петрушка!». Сказал как приклеил, с тех пор (за глаза, конечно) чиф стал Петрушкой.
Надо отдать должное, штурман он был великолепный, да и вообще му-жик весьма неглупый – дураков в море на такие должности не ставят, слишком уж они потом дорого обходятся. Кстати, швартовка кормой к пирсу (без буксиров!) ему удавалась легко и красиво, а это одна из труднейших задач.
Дураки же, сидящие в высоких минобороновских креслах на суше в далекой Москве, придумали для оперативных эскадр, находящихся на боевой службе интереснейшую новацию – проводить выходные дни в море (чтобы не давать отгулов на суше). Это давало примерно такой же оздоровительный эффект, как и проведение отпуска в служебном кабинете. Судно становилось на якорь, обычно где-нибудь возле архипелага Дахлак в Красном море (некогда бывшей итальянской каторжной тюрьме), и экипаж погружался на несколько дней в «отдых», более напоминавший полуобморочный летаргический сон, прерываемый только для приема пищи и прочих жизненных надобностей.
В один из таких «выходных» мы решили отправиться, под командой старпома, на рабочем катере за кораллами на один из многочисленных безы-мянных песчаных островков бухты Габбет-мус-Нефет. Прихватили с собой легководолазное снаряжение, немного консервов и шлюпочный анкерок с во-дой. Высадив часть моряков на песок островка покупаться, мы встали над коралловым рифом и спустились под воду.
Прозрачная зеленоватая вода, насквозь пронизываемая отвесными лучами солнца, создавала потрясающей красоты эффект храмовой готической колоннады. Было очень похоже на базилику Нотр-дам-де-ля Гард – «храм всех моряков» в Марселе, который мы в свое время часто посещали. Коралловый риф поражал неописуемым буйством красок и обилием рыб самых невероятных расцветок. Все напоминало сказочный сон. Казалось кощунством даже просто входить в этот мир, а не то что брать оттуда какую-то его часть, нарушая хрупкое равновесие природы. Однако проза жизни все же победила. Загрузив в катер кораллы и отловив попутно несколько зазевавшихся лангустов, мы подобрали своих осоловевших на беспощадном солнце морячков и пошли обратно к пароходу. Мерно и убаюкивающе постукивал мотор. На руле стоял полуголый старпом, лицо его, обычно хронически озабоченное, даже как-то разгладилось и подобрело. Неожиданно я заметил на его загорелом плече глубокий шрам от осколочного ранения и спросил, откуда он взялся. Других этот вопрос тоже заинтересовал, и все пристали к старпому с просьбой рассказать. Чиф вздохнул и, не особенно вдаваясь в подробности, поведал историю своего шрама.
Шла очередная эфиопско-эритрейская война. В один из прибрежных городов, окруженный со всех сторон, набилось несколько тысяч беженцев и раненых. Кончалась питьевая вода – наступающие войска захватили господ-ствующие высоты и взорвали водопровод. Для прикрытия эвакуации города были посланы боевые корабли и с ними танкер, на котором помимо горючего находилось несколько тысяч тонн питьевой воды. Подойти к причалу и отдать воду для населения и госпиталей ему мешал огонь артиллерии. По договоренности с осажденным гарнизоном корабли открыли огонь по высотам, заставив замолчать полевые пушки. Под прикрытием мощных корабельных «стотридцаток» танкер, подойдя к причалу, начал пе-рекачивать воду в береговые цистерны и одновременно, вместе с другими судами, принимать эвакуируемых. Это заняло несколько часов, и все время гарнизон из установок «Град» и корабли эскадры вели массированный огонь по высотам. Наконец, отдав всю воду, танкер отошел от пирса, оставив на берегу группу моряков для сворачивания оставшихся шлангов. Они должны были вернуться на рабочем катере. Работу заканчивали уже под обстрелом, а когда катер отошел – вокруг него поднялись всплески минометных разрывов.
И хотя попасть из миномета в маленький, пляшущий на волнах катерок очень непросто, несколько осколков все же пробили борт и ранили двух человек, в том числе и старпома, тогда еще зеленого четвертого штурмана.
Конечно, после услышанного чиф предстал перед нами уже в другом свете и его обычные придирки воспринимались нами уже не так остро, как раньше. А вскоре выяснилось, что он прекрасно играет на гитаре, не дурак выпить и совсем неплохо поет «под Боярского». Да и на Петрушку в общем-то не похож.
Как-то постепенно исчезло напряжение в его отношениях с экипажем, народ его зауважал, что в мужском коллективе, надолго оторванном от нор-мальной жизни, заслужить совсем не просто – в море свои законы. Крутые мужики, рассчитанные на одноразовые громкие и публичные поступки, долго там не выживают – «ломаются» и уходят навсегда, стараясь забыть море, как кошмарный сон.
По возвращении на базу чиф так же спокойно перешел на другое судно – уже капитаном. Проводили его тепло, с сожалением. Зла на него никто не держал – служба есть служба.

Пробившись сквозь завесу неожиданно налетевшего тропического ливня, танкер «Владимир Колесницкий» малым ходом втянулся на мелководный внешний рейд южновьетнамского порта Дананг и встал на якорь. Промокшие до нитки матросы боцманской команды, нехорошо поминая погоду, разошлись по кубрикам. Во мраке тропической ночи сквозь струи дождя еле проглядывали стояночные огни немногочисленных судов и мутное световое пятно в стороне города.
Утром, едва развиднелось, со стороны порта показалось некое темное пятнышко, которое вахтенный матрос не смог опознать, а вахтенный помощ-ник, присмотревшись, как-то неуверенно доложил капитану о появлении «неизвестного корытообразного плавсредства», направляющегося к судну, хотя по радио из порта и оповестили о выходе лоцманского катера.
Разбуженный капитан, в кителе и домашних тапочках, посмотрев в свой персональный 15-кратный «цейсовский» бинокль, зевая, покопался в справочнике и классифицировал цель как американский речной бронекатер типа АТС, на котором вьетнамское начальство и портовые власти, видимо, решили нас навестить. Таких катеров штук с сотню досталось вьетнамцам в виде трофеев после войны. Шлепая плоским днищем по мелким волнам, трофейное чудо заморской техники, ощетинившееся пушками и пулеметными башнями, лихо пришвартовалось к парадному трапу, окатив открытые иллюминаторы танкера из своего камбуза удушливой волной запаха традиционного вьетнамского соуса «ныок мам», по слухам, приготовляемого из квашеной рыбы. Амбре от соуса, надо сказать, был совершенно убойное. На борт прибыл комендант военно-морского района с портовыми чиновниками и несколькими офицерами-пограничниками, сразу прошедший в капитанскую каюту.
– Однако солярку будут просить, – уверенно сказал третий механик Петя Скворцов, стоящий рядом со мной на шкафуте правого борта (на левом дышать было уже невозможно). Петя был парень серьезный и умный, в свое время закончивший абсолютно не морское учебное заведение – Киевский институт инженеров гражданской авиации (за что носил негласное прозвище – Чкалов). Затем Петя экстерном сдал за курс средней мореходки и после полугода каботажа на ледоколе «Вьюга» был направлен сразу третьим механиком на танкер, идущий на боевую службу в Красное море.
Сверху, из иллюминаторов капитанской каюты, доносился звон стаканов и возбужденные голоса на двух языках – «дипломатический прием» был в разгаре: законы морского гостеприимства священны и неизменны на всех широтах, а русская водка – она и в Африке водка, незаменимое средство для общения.
В это время мы с Петей заметили маленькую лодчонку, которая направлялась к нам от стоящей мили за полторы от нас полузатопленной старой деревянной баржи. В ней сидели два маленьких пацана, в каких-то лохмотьях, традиционных соломенных шляпах, и гребли небольшими деревянными лопатками. Когда они подошли поближе, стало заметно, что лодка очень странной круглой формы и сплетена из прутьев, чем-то обмазанных снаружи. Страшно было смотреть, как эта большая корзина качается на волнах рядом с судном и от ее краев до воды – всего насколько сантиметров. Пацаны показывали на свои рты, кричали тоненькими голосками «ням-ням». На их худеньких тельцах просвечивали ребра, а из одежды было что-то вроде набедренных повязок. И это в декабре! Разумеется, в теплом вьетнамском декабре, но утро было уж очень свежим.
И хотя нам было строжайше запрещено давать что-либо вьетнамцам, конечно, мы не удержались. Подкинули пацанам несколько буханок свежего хлеба и консервов. Да из кубрика мотористов через иллюминатор ребята передали несколько рубашек. Больше дать было никак нельзя, так как лодчонка, наверное, тут же сразу бы и утонула. Пацаны что-то бормотали, прикладывая руки к сердцу. Потом начали потихоньку отплывать в сторону баржи, где они, видимо, жили.
Вдруг сверху послышалось солидное покашливание, и начальственный бас произнес: «Эт-та что еще за безобразие! Кто позволил? Потом оба ко мне зайдете, с рапортами!».
Мы подняли головы вверх – над нами, на шлюпочной палубе, стоял начальник политотдела бригады капитан второго ранга Усенцов, шедший с нами пассажиром до Камрани. Приспичило же ему выйти покурить! Не сиде-лось в каюте! Наведя порядок, Усенцов с чувством выполненного долга гордо удалился в капитанскую каюту – продолжать укреплять интернациональные связи, а мы с Петей, разозлившись, пошли по своим каютам писать рапорты.
В плавсоставе бригады танкеров береговых штабников особенно никогда не жаловали, мы-то из морей иногда годами не вылезали, а эти «орлы» раз в год на недельку в море выскочат и гордятся, будто подвиг какой совершили. Правда, были и среди них мужики вполне приличные, в основном из бывших корабельных офицеров, кому здоровье больше не позволяло в море ходить.
После проводов вьетнамского начальства в каюту позвонил расстроен-ный помполит Леонтьич и сказал, что начальник политотдела ему устроил выволочку, что нам это с рук не сойдет и вечером у капитана будет «разбор полетов». Свой рапорт я написал быстро и пошел к Пете, посмотреть, как у него дела. Всклокоченный Петя дымил сигаретой и яростно стучал на машинке уже вторую страницу рапорта. Глаза его горели, Петю что называется, «несло». Увидев меня, он только замахал руками: мол, не мешай творческому процессу. Ну и ладно! я спустился в машину, ко второму механику Семенычу, который как всегда находился на своем штатном месте – на четыре метра ниже ватерлинии. Бородатый Семеныч полулежал в мягком кресле, вытянув на пульт длинные волосатые ноги в тапочках 48 размера и, закрыв глаза, казалось, спал. Однако это только казалось, так Семеныч «слушал» машину. Хотя главный двигатель сейчас не работал, но на судне было много вспомогательных двигателей, насосов и электромоторов, и во всей этой симфонии звуков тренированное ухо Се-меныча чутко улавливало неправильные тона. За его спиной на переборке висел небольшой плакатик, написанный псевдославянским шрифтом с изречением, приписываемым Петру:
1. «Штурмана народ хамский, до баб и зелья весьма охочий. Слова путнего не скажут, но драку завсегда учинят. Однако из-за знания зело хитрых навигацких наук на ассамблеи допущены быть могут!».
Таким образом питомцы разных отделений Ломоносовского мореходного училища ВМФ традиционно обменивались любезностями. При этом штурманам было явно хуже, поскольку при Петре 1 механиков еще не было.
Я рассказал, как мы с Петей «влетели».
Старина Сэм, потомственный волгарь, проплававший на море уже тринадцать лет и навидавшийся всяких «залетов» только хмыкнул. Вызвав вахтенного моториста Лешу – Биг Фута, с неистребимым саратовским акцентом приказал тому сбегать в кубрик и сказать, что рубашки вьетнамцам выдали по его личному распоряжению. Пусть-ка еще и его «политрабочие»попробуют зацепить! Подумаешь, трагедия какая. Это еще, братки, не «залет». На том и сошлись.
Биг Фут, прозванный так за то, что при росте 165 сантиметров имел 48-й размер обуви (казалось, будто он идет на лыжах), шустро спустившись по трапу, доложил о выполнении приказа. «Добро!» – традиционно ответствовал Семеныч и снова задраил веки.
После вечернего чая нас с Петей вызвали к капитану. Надев тропическую форму с погонами, мы прибыли в каюту капитана и отдали листки с рапортами.
В каюте были только капитан, помполит Леонтьич и стармех, и было уже изрядно накурено. Мой рапорт капитан бегло проглядел, на двух Петиных листках споткнулся, заулыбался, удивленно глянул на совершенно серьезного Петю, потом положил рапорты в сейф и тяжело вздохнул. Капитан Владимиров был человек вежливый и громких «разносов» не любил, придерживаясь ленинского мнения, что наказание страшно не своей жестокостью, а своей неотвратимостью. Поэтому любил долго «мариновать» нарушителей дисциплины, пока те не осознают всю глубину своего падения. Однако на сей раз он был краток и мыслью по древу особенно не растекался.
– В общем так, товарищи командиры! Факт нарушения инструкции налицо, начальником политотдела подтверждается, нарушителями не оспаривается. Долго разбираться не будем. Вам, Скворцов, выговор, а вам, милейший доктор, «строгач», – так сказать, по совокупности деяний! Надеюсь, помните, как вы две недели назад, «послали» ночью группу офицеров с МПК во время заправки! А они, между прочим, уже успели настучать адмиралу! Воспитывать вас всех уже поздно, списывать некуда, так что давайте больше меня не подводить. На этом все! Теперь к делу. Ночью подойдут два бронекатера, надо заправить их соляром, тонны по три. Из судовых запасов, конечно, там у нас экономия приличная. А вьетнамцы с береговой базы просили еще перевязочного материала немного подкинуть на катера и чего-нибудь из лекарств. Вы уж там сами разберитесь, доктор, чего вам не жалко. Завпроду я уже сказал, чтобы по паре мешков муки на каждый катер выделил. Так что тоже проследите. Вам говорю, Андрей Леонтьевич, вы у нас вроде как за интернациональную помощь народу Вьетнама отвечаете. Как закончим, с рассветом снимаемся на Камрань. Все! Все свободны! Старпома ко мне!
Мы дружно ответили «Есть!» и, переглянувшись, вышли из каюты, мягко говоря, слегка ошарашенные. Ну, к выговорам-то нам не привыкать: как дали, так и снимут, дело знакомое, даже, я бы сказал, привычное, а вот насчет остального… Поистине, что положено коту, то не положено котенку!
Тем не менее мы резво разбежались по местам, готовить «передачу» вьетнамским морякам. Пришлось ночью немного потрудиться. А то, что капитан вспомнил мне про историю с офицерами-противолодочниками, так еще неизвестно, чья это вина. Ночью в Японском море к нам подошли на заправку два малых противолодочных корабля – они там «гоняли» американскую подлодку. Я, разбуженный среди ночи шумом дизеля, выглянул из открытого иллюминатора каюты и был совершенно неожиданно в три голоса беззлобно «обложен» товарищами офицерами, стоявшими на мостике. Соответствующим образом достойно ответив (предложением совершить пешее эротическое путешествие по всем известному, давно проторенному маршруту), я спокойно улегся спать. А они, видите ли, обиделись!
Но мысль о том, чего же такого смешного написал в рапорте Петя, меня не оставляла, и я попросил у него копию почитать. У Пети осталась только одна помятая страница, но и ее хватило, чтобы понять, почему так улыбался капитан.
Рапорт, хотя по форме и напоминал официальный документ, был выдержан в смешанном духе произведений Ильфа и Петрова и циркуляров Главного штаба ВМФ, после стандартной «шапки» он начинался примерно так:
«Сего числа я… находясь на правом шкафуте, между 58 и 62 шпангоутами, совместно с судовым врачом проводил скрытое визуальное обследование акватории внешнего рейда порта Дананг с целью о выявления внешних проявлений диверсионной деятельности в соответствии с директивой ГШ ВМФ от … года № … В 10.30 по судовому времени на остовом направлении (курсовой угол 20, дистанция 5 кабельтовых) нами было обнаружено малое плавсредство иностранного производства, без опознавательных знаков, направляющееся непосредственно к судну с неизвестными намерениями, не подавая положенных по МППСС сигналов. Вследствие слабого знания корабельного состава иностранных флотов и при наличии отсутствия соответствующей справочной литературы плавсредство было ошибочно классифицировано нами как сверхмалая подводная лодка, находящаяся в позиционном положении. В соответствии с п… ст… Корабельного устава (КУ-57) нами было проведено голосовое оповещение дежурно-вахтенной службы. Поскольку судовая тревога дежурной службой не объявлялась, нами было принято решение скрытно продолжать усиленное наблюдение.
В ходе наблюдения, при сближении с плавсредством до 0,5 кабельтовых, было визуально уточнено, что в нем находятся два несовершеннолетних гражданина СРВ, по-видимому, терпящих бедствие. Поскольку у граждан не было установлено наличия запасов продовольствия и пресной воды, необходимых для плавания (о чем они сигнализировали вьетнамскими словами «ням-ням»), нами было принято решение о снабжении вышеуказанных граждан СРВ минимально-необходимым количеством продовольствия из личных запасов для перевода плавсредства на левый борт судна и последующей передачи несовершеннолетних граждан вьетнамским представителям, находившимся на бронекатере № 32.
Однако после пополнения запасов граждане от дальнейшей помощи путем активной жестикуляции отказались и, видимо, сочли необходимым самостоятельно добраться до пункта назначения, чему мы воспрепятствовать не смогли в связи с незнанием вьетнамского языка и отсутствием механических удерживающих средств.
В своих действиях мы руководствовались исключительно чувством ин-тернациональной солидарности с народом СРВ, привитым нам на плановых судовых политзанятиях, а также основными положениями «Женевской конвенции об оказании помощи терпящим бедствие на море» 1949 года.
Прошу отметить, что заключительная часть наших действий происходила под наблюдением начальника политотдела, капитана второго ранга Усенцова В.Г., который не отдавал прямых приказаний об их прекращении, что свидетельствует о правильности принимаемых нами решений.
При этом считаю возможным…» (тут лист обрывался).
Я с трудом оторвался от чтения этого шедевра бюрократического творчества. Ай да Петруччио! Не зря его острого языка помполит Леонтьич откровенно побаивается и от дискуссий старательно увиливает.
Рано утром по судовой трансляции прозвучала привычная команда: «По местам стоять, с якоря сниматься!». Главный двигатель уже работал на малых оборотах. Заработал шпиль, загромыхали выбираемые якорь-цепи, и судно, разрезая форштевнем мутные воды залива, на малом ходу направилось к выходу из бухты Дананга. Вьетнамские бронекатера подняли на мачтах флажные сигналы «Счастливого плавания». Низкие болотистые берега бухты постепенно исчезали из вида.
Стояние закончилось. Впереди нас ждал еще почти год плавания и капитальный ремонт в Югославии, где добрая половина экипажа наполучала выговоров за слишком крепкие интернациональные связи с местным населением и традиционную славянскую солидарность в отношении спиртных напитков.
Но это уже совсем другая история.

Морское посыльное судно «Моржовец» (более известное в бригаде как «Хрен моржовый»), плавно раскачиваясь на высоких с белым гребнем волнах, пробивалось через Сангарский пролив в Тихий океан. Совсем недавно прошел шторм, и крупная зыбь еще не улеглась, по небу носились рваные клочья черных туч, берега Японии были затянуты серой дымкой дождя, крупные капли которого разбивались об остекление ходовой рубки. Было сыро и неуютно. Однако, несмотря на волны, в проливе было оживленное движение, сновали паромы, грузовые суда и мелкие рыбацкие шхуны. Дорогу нам, порой исчезая в волнах, пересек маленький бот-кавасаки, тащивший на буксире еще два бота. Рослый японец в синей, насквозь мокрой рыбацкой робе приветственно поднял руку. Его жесткие черные волосы стояли торчком, он весело и белозубо улыбался.
– Крепкий мужик! Меня бы хрен кто в такую погоду на шлюпке в море выгнал, – с ноткой уважения сказал вахтенный офицер.
– Ага! Акимчик скажет – ты и на бревне быстрее торпеды в океан выскочишь! – откликнулся из своего высокого кресла командир, капитан-лейтенант Иконников. Оба сдержанно засмеялись – крутой нрав начальника аварийно-спасательной службы флота был всем хорошо известен.
«Моржовец», один из переоборудованных кораблей большой и удачной серии польских «гидрографов», был великолепным ходоком, прекрасно «отыгрывался» на волнах, а амплитуда качки позволяла экипажу и пассажирам ее нормально переносить. Он постоянно бегал между Владивостоком и базами в Камрани и Кампонгсаоме, перевозил людей и грузы, и в главной базе его можно было увидеть очень редко. На судне был смешанный экипаж – военное командование, немного матросов-срочников да несколько вольнонаемных специалистов. Небольшой экипаж жил дружно, командира все уважали, судно сияло чистотой деревянной палубы и свежеокрашенными надстройками.
Наш танкер находился в планово-предупредительном ремонте, и мы с радистом Сергеем Молодовым были временно прикомандированы на «Моржовец» для обеспечения выхода по программе «Эллипс». Это была программа обеспечения запусков пилотируемых космических аппаратов, по которой от Байконура до точки выхода на орбиту в Тихом океане были расставлены поисковые группы на случай нештатной ситуации. На море это были специально оборудованные корабли и суда с соответствующей поисковой аппаратурой и обученными командами. Судовых врачей, которые должны были оказывать помощь в случае необходимости, готовили на специальном полигоне под Владивостоком, на реальных спускаемых аппаратах, уже побывавших в космосе.
Через несколько часов мы вышли из узкого Сангарского пролива на безбрежные просторы Тихого океана, который встретил нас довольно неприветливо. Громадные валы мертвой зыби подбрасывали судно, а сильный боковой ветер сносил с курса. «Моржовец», ныряя в волнах словно утка, стряхивал с себя воду и упорно карабкался на гребень следующей волны. Делать было совершенно нечего, до заданного района оставалось еще несколько дней пути, и мы просто лежали по каютам, выходя в кают-компанию только поесть и пообщаться.
На следующий день океан немного поутих, тучи рассеялись, и судно увеличило скорость. Экипаж начал проверку спецаппаратуры и тренировки на макете спускаемого аппарата.
На палубу повылезала и вся судовая живность– пес Кнопа и здоровенный рыжий кот Васька, перед самым отходом нагло перепрыгнувший к нам на борт с буксира МБ-16 и моментально освоившийся на диванчике в каюте боцмана. Свою полезность кот доказал, придушив несколько крыс и сложив их рядышком на корме. За пару суток опытный котяра-крысолов существенно проредил давно не пуганное крысиное поголовье «Моржовца», загнав оставшихся особей из надстройки под пайолы в машинном отделении, где они тихо ползали по замасленной воде.
Пес Кнопа, некогда бывший нормальной домашней чистенькой болонкой и случайно отбившийся от хозяйки, был прихвачен мотористами в увольнении и тайком принесен на судно. Поскольку он спал на подстилке возле машинного отделения, то весь был в масляных пятнах и напоминал средней величины корабельную швабру.
Кнопа по неискоренимой собачьей привычке очень любил облаивать встречные корабли, опираясь передними лапами на планширь сигнального мостика. Доставалось даже японским патрульным самолетам, постоянно следившим за нами. Так что пес был у нас вроде зенитки. Особенно он не любил четырехмоторные японские гидросамолеты ПС-1 – прямо заходился в собачьей истерике.
На судне была деревянная палуба, и животным было на ней хорошо резвиться, при этом Васька постоянно охотился за простоватым Кнопой, прихватывая его в самых неожиданных местах, на радость команде. Помощник командира капитан-лейтенант Смыслов относился к этому философски. Как говорится, «чем бы матрос ни тешился…». Мужик он был тертый, к своим тридцати двум годам побывавший во многих переделках, знаток анекдотов и душа офицерской кают-компании.
Наконец прибыли в заданный район, застопорили машину и легли в дрейф в ожидании сигнала. На штурманской карте среди сплошного синего цвета в углу крохотной точкой был обозначен ближайший клочок суши – ко-ралловый атолл Уэйк. Было воскресенье, и до запуска оставалось два дня. Команда, вытащив удочки, приступила к рыбалке на тунцов, а мотористы во главе с командиром БЧ-5 стали охотиться на акул. «Удочка» представляла собой здоровенный кованый крюк на поводке из стального тросика, прикрепленного к толстому капроновому линю, пропущенному через шлюпочную лебедку. Мотористы, зажимая носы, притащили из машинного отделения специально подготовленный кусок тухлого мяса, прицепили его на крюк и бросили в воду. В прозрачной воде было видно, как из глубины появились сначала спутники акул – рыбы-«лоцманы», а затем к наживке метнулась громадная тень первой акулы.
Дальше уже было дело техники – извивающуюся акулу вытащили на корму, опустили на палубу и начали коллективно убивать. Лупили от души и чем ни попадя, наверное, с полчаса, но почти трехметровая акула еще подавала признаки жизни. Неосторожно подошедший Кнопа от легкого движения хвоста отлетел к пожарному щиту и с обиженным воем удалился.
Акула утихла только после того, как ее несколько раз проткнули ломом. И тут в дело вступил Васька, до этого следивший за схваткой с приличного расстояния.
С совершенно не кошачьим ревом Васька прыгнул на спину акуле, вце-пился когтями в плавник и начал с остервенением его грызть, при этом успевая злобно шипеть на матросов, пытавшихся отобрать у кота его законную добычу. Утихомирили кота только струей из шланга. Под общий хохот команды мокрый Васька с куском плавника в зубах со злобным урчанием шмыгнул под кормовой трап. Акулу разделали, лучшие куски положили в баки с морской водой вымачивать, вырезали плавники и челюсти, а остатки сбросили за борт, где тут же началось форменное пиршество. Акулы просто кишели у борта, жадно хватая окровавленные куски мяса своей незадачливой соратницы. В воде мелькали разинутые зубастые пасти и хвосты. Всю эту шайку удалось разогнать только бросив в воду гранату, сохранившуюся от последнего рейса во Вьетнам. Сразу всплыло несколько оглушенных акул и тунцов.
Утром начались учения. За борт вывалили краном макет спускаемого аппарата, «группа спасения» села в надувную лодку, и пошло отрабатывание процесса спасения «космонавта» согласно многочисленным инструкциям и наставлениям. Залезая на макет, я чуть было не свалился в воду, так как на шее у меня (с учебными целями) висел здоровенный гаечный ключ (табельный спецключ, положенный мне как командиру группы для открывания люка, был – от греха подальше – в сейфе у командира). Еще пару раз потренировавшись, мы краном подняли макет на борт и с большим удовольствием искупались в чистейшей океанской воде. За период стоянки мы наловили изрядное количество тунцов, до половины забив рефкамеру.
Ночью был получен сигнал готовности, экипаж с напряжением ждал известий на своих постах. Судно малым ходом описывало круги в заданном районе. Старт ракеты-носителя «Союз» с Байконура прошел благополучно – вскоре в темном небе над нами пронеслась яркая звездочка, а по радио с главной базы сообщили, что на орбите находится вьетнамский космонавт Фам Туан. По этому случаю для экипажа был приготовлен праздничный ужин, где присутствовали и деликатесы из акулятины. Кстати, после них у многих начала усиленно шелушиться кожа.
Обратный путь проходил уже веселее. Задание было выполнено и можно было вдоволь любоваться красотами океана и «травить» байки на корме. Злые языки утверждают, что моряки по болтливости находятся на втором месте после детей и незначительно уступают только артистам. Отчасти они правы, потому что содержание этих историй напоминает сказки братьев Гримм и мемуары Казановы одновременно, ибо всегда посвящается одной и неизменной тематике. При сем всегда присутствовали и Кнопа с Васькой, причем Васька только загадочно прищуривался, а Кнопа, забавно вывалив розовый язык, переводил удивленный взгляд с одного рассказчика на другого.
В туманный пролив Лаперуза мы входили уже в свежую погоду, на выходе превратившуюся в настоящий шторм, не прекращавшийся до самого Владивостока. У мыса Скрыплева судно ненадолго задержалось на внешнем рейде, приводя себя в порядок.
Народ уже маялся в нетерпении, предвкушая увольнение в город. Из открытого иллюминатора нашей каюты был виден нос зачехленной спасательной шлюпки, на которой в величественной позе сфинкса восседал рыжий Васька, его уши стояли торчком, глаза были устремлены на город, а усы раздувал береговой ветер. Наверное, тоже соскучился по своему дому – уютному старому буксиру.
Судно лихо пришвартовалось кормой к 36-му причалу, где нас уже ожидали комбриг со штабными офицерами и человек двадцать военных, нагруженных вещами. Мы с Сергеем, наспех попрощавшись, быстро перешли на свой танкер, а «Моржовец», заправившись топливом и пресной водой, на следующее утро, ушел во Вьетнам. Такая уж у него была служба!