Старый медальон

Это был старинный медальон на почерневшей от времени серебряной цепочке. Он был закрыт, но Андрей знал, что в нем находится – выцветшая от времени детская фотография и локон детских белокурых волос. Немного подержав его на ладони, он медленно разжал руку, и медальон беззвучно канул в темную, слабо колышущуюся воду у Графской пристани. С чувством грусти и облегчения Андрей вышел на Приморский бульвар, постоял у памятника Нахимову и медленно пошел к штабу севастопольской бригады вспомогательного флота, где ждал рейдовый катер.
Глядя на проплывающие мимо берега Северной бухты и белые скалы Инкермана, напротив которых находилась стоянка танкера «Владимир Колесницкий», Андрей вспоминал давнюю историю, связанную с этим медальоном…
Это было два года назад. Танкер вспомогательного флота ТОФ «Илим» уже неделю стоял на ремонте в Марселе, на заводе фирмы АSMP (Atelliers et Shantiers de Marseile Provence), располагавшемся в районе пригорода Мадраг. Судно находилось в старинном сухом доке, грузно повиснув на кильблоках,без винта и гребного вала. Борта по старинке со всех сторон были подперты бревнами, по которым ночами шныряли здоровенные портовые крысы.
В соседнем доке, весь в огнях сварки и тучах пыли от пескоструйки, ре-монтировался американский эсминец «Джонас Ингрэм».
На танкере работало человек тридцать французов, несколько югославов и арабов. Руководил работой главный инженер мсье Логотю, полный, жизнерадостный здоровяк с висячими усами, больше смахивавший на украинца, за что его втихомолку именовали Логотюком. А переводчиком был пожилой,за шестьдесят, худощавый хмурый мужчина Жорж Шестакофф, говоривший по-русски очень правильным, непривычным для моряков литературным языком, иногда вставляя в разговор совершенно непонятные, старомодные выражения. К своей работе он относился добросовестно, как, впрочем, и все французы, однако вел себя с моряками очень сухо и сдержанно. Он охотно питался в кают–компании, обожал борщ, с любопытством прислушивался к разговорам, но в беседы никогда не вмешивался. И только однажды, когда по русскому обычаю обмывали удачную сделку по покупке голландской краски, выпил немного и разговорился.
Он был русским эмигрантом из «первой волны», родился в Севастопо-ле, отец был мичманом на эсминце «Жаркий», а мать – сестрой милосердия в морском госпитале. Родители ушли вместе с врангелевским флотом в Бизерту, так что детство его до 1925 года прошло в каюте крейсера «Адмирал Корнилов». Во время войны он участвовал в подпольном Сопротивлении и даже немного повоевал вместе с американцами при штурме монастыря Нотр-дам-де ля Гард, превращенного немцами в укрепленный пункт.
Об этом он позднее рассказал на экскурсии в монастырь и даже показал на подбитый американский танк «Шерман», из которого помогал вытаскивать экипаж. Танк, превращенный в памятник, так и стоит на том же месте с пробоиной от снаряда в борту.
Однажды Жорж в трюме здорово порезал ладонь, и Андрею пришлось обработать и перевязать ему рану. Потом Жорж часто приходил к нему в амбулаторию, и они разговаривали о жизни, старательно обходя острые политические вопросы – время было такое.
Уже в конце ремонта, когда удачно прошли ходовые испытания и гото-вился прощальный ужин, необычно взволнованный Жорж пришел к Андрею в каюту.
– Доктор, то, о чем я вас попрошу, будет не совсем обычно. Я уже пожилой человек, всю жизнь прожил во Франции, у меня семья, дети и внуки. Мой дом – Марсель, но всю жизнь я помнил, что я – русский. Конечно, в Россию меня не пустят, да и не к кому там ехать. Моя покойная матушка просила меня опустить в воду ее медальон в Бизерте, на том месте, где стоял «Генерал Корнилов», пять лет назад я съездил в Тунис и выполнил ее последнюю волю. Теперь я прошу вас – опустите мой медальон в море в Севастополе. Отец мне говорил, что они на «Генерале Корнилове» отходили от Графской пристани. Папа всю жизнь тосковал о родине. Сейчас он рядом с матушкой лежит на православном кладбище в Эксе, в нашем семейном склепе. А внуки мои по-русски не говорят, им это уже не нужно. Не откажите в просьбе, буду весьма признателен! Я знаю, что все вы атеисты, но поставьте за нас свечку в Морском соборе.
И он протянул Андрею руку, на ладони лежал потускневший от време-ни медальон. Андрей растерянно взял медальон – просьба действительно была не только необычной, но и по тем временам достаточно опасной. Узнает кто из политотдела – все, засунут «под колпак», будешь всю жизнь в каботаже в пределах Охотского моря плавать. А не взять – на всю жизнь бу-дет неловко, что старика обидел.
– Хорошо, – сказал Андрей, – я выполню вашу просьбу. Точно как вы сказали – у Графской пристани. Слово моряка!
Переводчик благодарно посмотрел на Андрея повлажневшими глазами, потом слегка поклонился и вышел из каюты. На ужине он вел себя необычайно раскованно, выпил водки, пел русские песни, плясал и под конец прослезился.
Утром сверкающий новой краской танкер поднял якорь и взял курс на Тунис, а затем на Севастополь. Но в Севастополе побывать в этом рейсе не пришлось – танкеру не дали разрешения на проход Дарданелльского пролива, заправили горючим прямо в море, и он взял курс на Аден.
Андрей попал в Севастополь только два года спустя, уже на другом судне. Первое, что он сделал в городе, – пошел на Графскую пристань и выполнил обещание, данное им старому русскому переводчику. А в следующее увольнение с замиранием сердца вошел в храм и, купив большую свечку, попросил поставить ее за упокой душ русских моряков, в чужих землях почивших.
Об истории с медальоном Андрею на много лет пришлось забыть. Старого переводчика, наверное, уже нет в живых, но душа его может быть спокойна, его просьба выполнена – медальон лежит на дне Севастопольской бухты у Графской пристани, сразу возле причала пассажирских катеров. На его родине…