Маленькие истории от Михалыча

Владислав Михайлович Авксентьев – старый морской доктор, подпол-ковник медслужбы запаса, проплававший всю жизнь на подводном флоте, – преподавал у нас на военной кафедре организацию и тактику медицинской службы. Остроумный, бывалый мужик умудрялся так преподносить скучней-ший свой предмет вперемежку со всякого рода военно-морскими байками, что эти истории (впрочем, и азы ОТМС тоже) запомнились на долгие годы. Вот несколько из них.

Про калоши и фокстрот
Дело было в середине пятидесятых годов. Михалыч, тогда еще слушатель четвертого курса, дежурил в хирургическом отделении.
Молодой преподаватель Военно-медицинской академии в звании майора заступал дежурным по части. Развод караула и дежурной смены проходил во дворе старинного здания ВМА под оркестр, который играл соответствующие уставам мелодии маршей.
Надо сказать, что майор, как и полагается ученым мужам, был достаточно рассеян. Стояла сырая ленинградская осень, кругом были лужи, и многие горожане, в том числе и военные, ходили в очень модных тогда блестящих калошах завода «Красный треугольник». Майор, опаздывавший на развод, выскочил из трамвая, забежал в дежурку, надел ремень, нацепил кортик и кобуру нагана и, запыхавшись, появился перед строем дежурной смены, как и следовало ожидать, блистая неснятыми калошами. Учитывая то обстоятельство, что новенькие, фасонистые калоши «со свистом» сочетались с наглаженными до бритвенной остроты брюками-клеш, проход майора перед строем медиков выглядел очень эффектно. Невнятной скороговоркой пробормотав положенные по уставу гарнизонной и караульной службы слова команд, новоиспеченный дежурный по части после команды «шагом марш», поддернув очки и взяв под козырек, произнес исторические слова: «Оркестру играть, э-э-э, фокстрот!».
Усатый капельмейстер невозмутимо взмахнул палочкой, и оркестр, не-долго думая, грянул «Серенаду солнечной долины», после чего давящиеся от смеха военные доктора, смешавшись в кучу, попытались ревностно, но безуспешно изобразить строевой шаг под музыку Глена Миллера.
Самый веселый и необычный в истории академии развод (впоследствии окрещенный «расползанием») состоялся, навечно войдя в анналы военно-морской медицины.
Майор, успешно защитив кандидатскую диссертацию по хирургии, долго служил на Дальнем Востоке, закончив военную службу полковником, начальником госпиталя. Затем, став доктором наук и профессором, он заведовал кафедрой нормальной анатомии во Владивостокском мединституте. Умнейший, надо сказать, был человек. И большой оригинал.

«Самый полный…»
После войны Балтийский флот активно пополнялся трофейными боевыми кораблями и судами, наспех подремонтированными на верфях побежденной Германии и вовремя капитулировавшей Финляндии.
Михалыч, в то время слушатель первого курса Военно-медицинской академии, был направлен на корабельную практику в одну из бригад траления Ленинградской военно-морской базы, дислоцированную в Кронштадте. И с ходу попал на только что прибывший после ремонта из Фридрихсхафена трофейный военный транспорт № 52.
Ожидавший назначения на крейсер «Киров», Михалыч, ошалело разинув рот и сдвинув бескозырку на затылок, взирал с пирса на крупноклепаный корпус с прямым форштевнем и кормой «кринолином». Старомодная, высокая труба, попыхивающая черным дымком, посвист пара и кучи шлака на пирсе свидетельствовали о том, что пароход неплохо послужил в качестве минного заградителя не только фюреру, но, похоже, еще и кайзеру Вильгельму и что было ему, родимому, ничуть не менее сорока лет от роду. А старая паровая машина на угле не позволяла «выгребать» более шести узлов .
Однако пароход, несмотря на то, что однажды уже побывал на дне, был еще очень даже крепкой посудиной, на совесть склепанной из крупповской стали, и начальство начало мучительно думать, куда бы его пристроить. И додумалось! Пароход загрузили пустыми бочками, забронировали рубку, часть помещений и нарекли его «прорывателем минных заграждений № 17». Планировалось, что он, направленный на минные поля, своим корпусом вызовет взрывы донных магнитных мин, а сам при этом останется на плаву.
А минного добра на послевоенной Балтике было видимо-невидимо, ибо воюющие стороны считали своим долгом напихать в море как можно больше минных заграждений. Еще через несколько десятилетий после войны тральщики их вылавливали и уничтожали. А многие минные банки так и не вытралены до сих пор.
После переоборудования корабль пошел на свои первые ходовые испытания. На борту пожелал присутствовать сам комфлота-4 вице-адмирал Левченко – крутой мужик, из революционных матросов, большой мастер многоэтажных матов до- и послереволюционного содержания. На мачте взвился адмиральский брейд-вымпел с двумя звездами, и, зачадив, новоиспеченный прорыватель «почапал» на Большой Кронштадтский рейд.
Михалыч, находившийся на мостике в качестве матроса-посыльного, внимательно слушал диалоги отцов-командиров и набирался офицерской мудрости.
Разогнавшись до вполне приличной скорости в пять узлов, командир корабля запросил у адмирала «добро» на полный ход и гордо перевел реверс машинного телеграфа на «полный».
Пароход густо зачадил, задрожал мачтами, и выдал… шесть узлов.
Гордей Иваныч Левченко, в свое время покомандовавший эсминцами и привыкший к лихим атакам и десантам, недовольно покосился на командира. Тот, чутко уловив настроение начальства, тут же запросил «добро» на «самый полный». Из машины недоуменно переспросили, разозленный командир через раструб рявкнул в ответ матом. Кочегары в темпе заработали лопатами, командир БЧ-5 до отказа прибавил оборотов. «Прорыватель» начал судорожно трястись, греметь заклепками, и трещать шпангоутами, затем выпустил громадное облако черного дыма и помчался со скоростью… шесть с половиной узлов! Это было все, что заслуженный ветеран мог дать, после чего старая машина сразу «скисла», жалобно забрякав мотылями и выпустив на прощание кольцо черного дыма.
Адмирал, выдав несколько виртуозных матросских ругательств, вызвавших молчаливое восхищение у всех присутствующих, с недовольным бурчанием отбыл командирским катером на сопровождающий эсминец (тоже из трофейных), клятвенно пообещав на прощание списать старую калошу в народное хозяйство.
Пароход потом подремонтировали, и он еще лет двадцать добросо-вестно тянул лямку в качестве несамоходной плавбазы аварийно-спасательной службы Балтийского морского пароходства.
Михалыча же перевели для дальнейшей практики на «Ваню-Маню» – так моряки прозвали монитор «Выборг», бывший финский броненосец береговой обороны «Вяйнемайнен», который наши безуспешно пытались найти и утопить всю финскую и Отечественную и который финны после них отдали СССР. А списали его аж в середине шестидесятых годов - такой вот крепкий корабль оказался.

Про ассоциации…
Суровый Михалыч прибыл на занятия по ОТМС во всеоружии. Дежурный развернул и развесил по стенам целую кучу страшных плакатов про поражающие факторы ядерного оружия и последствия радиационных поражений. Все судорожно стали рыться в конспектах в поисках формул снижения радиации и усердно что-то писать, старательно изображая неподдельную заинтересованность в предмете.
Михалыч, понимающе ухмыльнувшись в седую бородку клинышком, подошел к доске и стал рисовать мелом задачу по расчету уровня радиации в случае ядерного взрыва в городе Владивостоке. Рисовальщиком он был неважным, поэтому по ходу дела пояснял, что он хотел изобразить.
– Это, значить, полуостров Муравьева-Амурского (на доске появилось нечто похожее на пожарную «кишку») с островом Русский и архипелагом Римского-Корсакова (у конца кишки появились небольшой эллипс и несколько мелких точек).
– А это, стало быть, заливы Амурский и Уссурийский (к основанию «кишки» справа и слева были пририсованы два больших овала).
– А вот здесь, в центре города, значить, будет взрыв (заштриховал кружок в конце «кишки»), и от него вам нужно рассчитать последствия. Все, время пошло!
Однако вместо дружной работы студенты сначала притихли, завороженно глядя на доску, затем раздались робкие смешки, переросшие в общий хохот.
Дело в том, что все нарисованное Михалычем, в комплексе удивительно напоминало мужские гениталии с капельками, смахивавшими на классические симптомы известной всем болезни. Уж тут-то студенты-медики четвертого курса ошибиться не могли!
Михалыч, отойдя от доски подальше, тоже поняв в чем дело, заулыбался, стер с доски свое произведение и, укоризненно глядя поверх очков сказал: «Странные у вас, однако, ассоциации, господа студенты!». Повесив на доску плакат с нормальной схемой Владивостока, он повторил задачу. Расчеты-то мы, конечно, сделали да и забыли, а вот «ассоциации» остались надолго.