Сема-Штирлиц

Семен Семеныч Кривоногов, второй механик, был парнем веселым и общительным. Хороший специалист, на звук определявший неисправности громадного, величиной с трехэтажный дом, судового дизеля «Зульцер-Цигельский». Он в машине проводил больше времени, чем в каюте. Специальностью своей очень гордился, не слишком высоко ставя штурманов, считая их просто извозчиками. Над его креслом в машинном отделении висел плакатик с изречением, приписываемым Петру Первому. «Штурмана народ хамский, до баб и зелья весьма охочий. Слова путнего не скажут, однако драку завсегда учинят. Но по знанию зело хитрых навигацких наук до ассамблей допущены быть могут!». Мотористы его любили и почитали за честь стоять с ним вахты.
Семеныч был очень тепло, почти как родной, принят местной черногорской общественостью, а поскольку в Биеле самой распространенной фамилией была Кривокапич («капа» – голова), то его звали Кривоножичем и почитали за дальнего родственника.
Поскольку Черногория была какой-никакой, а все же заграницей, ходить нам по территории завода разрешали только минимум по двое (кабы чего не вышло). Поскольку на судне незанятых людей практически не бывает, Семеныч, прихватив не очень занятого судового доктора (то бишь меня), с утра отправлялся в заводоуправление. Далее общение начиналось с кабинета главного инженера примерно одинаковым диалогом:
– Здраво! Имате проблему?
– Имам! – хором отвечали мы и вкратце излагали суть проблемы.
– Ништа! Данас мале попием – и нема проблема! Шта будемо пити – «лозу», сливовицу, «стомаклию»? Кафу?
Нам больше нравилась крепкая сливовица и, приняв внутрь европейскую (по нашим понятиям чисто символическую) дозу сего живительного напитка и запив его крепчайшим кофе, мы отправлялись в следующий кабинет, где диалог повторялся. Причем даже тактичный отказ расценивался как нечто неприемлемое и даже оскорбительное, и мы, разумеется, как истинные интернационалисты, не могли обидеть хозяев в их лучших чувствах. В результате на пароход мы с Семенычем являлись уже слегка «на взводе». Поскольку это регулярно случалось со всеми судовыми командирами, капитан (что вполне разумно) не обращал на такие вещи особого внимания, лишь иногда одергивая слишком уж увлекавшихся товарищей.
Однажды, блуждая по заводу в поисках куда-то запропастившегося технолога Божо Кривокапича, мы с Семенычем совершенно случайно забрели в цех, где стояли корабельные пушки и ракетные установки. Это не осталось без внимания – к нам зачастил Бранко Костинович, заводской начальник режима, «вучкин хорват», как его звали рабочие. Не найдя ничего лучшего для установления контакта с целью последующего разоблачения советских шпионов, Бранко стал регулярно появляться на пароходе с литровой бутылкой «Звечево бренди», что нами было встречено со сдержанным одобрением. Меня, как существо в военном отношении не опасное, Бранко всерьез не принимал, а за Семеныча взялся серьезно.
Безобидные беседы вперемежку с возлияниями и вопросами на чисто военно-морские темы указывали на то, что сверхбдительный Бранко явно заподозрил в Семеныче крупного шпиона. Мы же по очереди старательно пичкали его информацией, почерпнутой из старой подшивки «Зарубежного военного обозрения», из «Справочника по корабельному составу иностранных флотов» и всякой псевдовоенной бредятиной, придуманной на скорую руку .
Весь пароход с интересом следил за этим единоборством, особенно, ко-нечно, наш штатный контрразведчик Женя Максимов, которому мы заплетающимся языком потом докладывали о результатах бесед. Бранко, до краев переполненного информацией и бренди, как правило, сводили с парохода, взявши «под белые крылья», и бережно доставляли на машине домой.
В конце концов, после десяти дней алкогольного марафона, Бранко «сошел с дистанции» и с обострением язвенной болезни, а также начальными явлениями «белой горячки» надолго угодил на больничную койку. Нашел тоже с кем соревноваться! Перепить русского военного моряка, вспоенного казенным «шилом», невозможно даже теоретически. Но бедный хорват Бранко этого не знал.
По прибытии во Владивосток, после того, как семейные моряки разо-шлись по домам, на борту состоялась крепкая пирушка. Наутро Семеныч, с трудом оторвавши лохматую голову от подушки, обнаружил у себя в каюте улыбающегося чекистской «отеческой» улыбкой капитана второго ранга, на-чальника особого отдела нашей бригады. Тот почти официально поблагодарил его за помощь, оказанную разведке в части прикрытия действующего сотрудника, и положил на столик коробочку с наручными часами «Командирские» с военно-морской символикой. Обалдевший Семеныч сонно промямлил «С служу Советскому Союзу!» и… продолжил спать, видимо, приняв все произошедшее за фантастический сон. Особист, посмеиваясь, вышел из каюты.
Проснувшийся к обеду Семеныч, обнаружив на столе коробочку с часами, на которых не было никакой гравировки, зашел в каюту к всезнающему начальнику радиостанции за разъяснениями.
Хмурый Володя Онощенко (который дежурил по судну вместо загулявшего третьего штурмана и был эти обстоятельством весьма недоволен) сказал:
– А что ты хочешь, чтоб тебе написали? «Шпиону Кривоногову от КГБ», что ли? На, возьми-ка вот лучше бутылку вина и дуй к доктору, у него тоже такая коробочка есть, на пару и подумайте! Давай вали, Штирлиц ты наш, а то мне к диспетчеру на связь выходить! Это ж надо, до чего флот докатился – за пьянку еще и награждают!».
Так Семеныч и стал Штирлицем.